Самсон Агаджанян - Стон березы [сборник]
— Вот и отлично, этими же руками распишись в том, что все здесь перечисленное добровольно сдаешь в пользу советской власти.
Петр Афанасьевич безропотно взял карандаш и собрался расписаться, но сын подал голос:
— Батя, не надо. Он же все это насильно забирает.
— Заткнись! — поворачивая туловище в сторону парня, рявкнул Козлов и снова повернулся к Петру Афанасьевичу. — Что как истукан смотришь на меня? Расписывайся!
Тот молча наклонился над столом и, не читая, расписался. Козлов сложил исписанные листы в кожаную папку, посмотрел на часы.
— А теперь пошевеливайтесь, да побыстрее. Кроме вас я еще двоих должен раскулачить.
Любовь Михайловна молча стала завязывать узлы с одеждой. Когда она собрала необходимое в дорогу, Козлов подошел к узелкам, развязал их и стал в них копаться. Половину вещей он отбросил. Потом заставил Любовь Михайловну снять с себя новое пальто. Она безропотно сняла и надела старое.
Взгляд Козлова снова остановился на бриллиантовых серьгах девочки. Он подошел к ней, пальцами взялся за серьгу и стал разглядывать камень. Катя замерла.
— Снимай! — потребовал он.
Катя со страхом смотрела на него
— Ты что, оглохла? — дернув ее за плечо, зло произнес он. — Снимай.
— Я же вам сказала, это наследственный подарок. — Любовь Михайловна умоляюще смотрела на него. — Это память…
— А мне плевать на вашу память! — грубо оборвал он. — Я сказал снять!
Катя, прижав ручонками уши, широко раскрытыми глазами смотрела на военного. Козлов, отбросив ее руки, сорвал сережки. От боли девочка громко вскрикнула и бросилась к матери. Из мочек ее ушей текла кровь.
— Ах ты гад! — закричал Виктор и, подбежав к Козлову, с размаха врезал кулаком ему по лицу. Оперуполномоченный грохнулся на пол. В доме стало тихо. Красноармейцы, не веря своим глазам, ошарашенные, молча смотрели на неподвижно лежавшего начальника. Приходя в себя, тот открыл глаза и окинул всех затуманенным взглядом, пытаясь сообразить, что с ним произошло. Медленно поднявшись, он выпрямился и несколько раз помотал головой. Его рука потянулась к кобуре. Мать, предчувствуя беду, кинулась к сыну и загородила его собой. Выхватив наган, Козлов прохрипел:
— А ну отойди!
Петр Афанасьевич двинулся к нему, но рядом стоявший красноармеец, быстро передернув затвор, направил на него винтовку.
— Назад! — скомандовал он.
— Петя, не надо! — крикнула жена.
— Я сказал отойди, а то заодно и тебя…
— Стреляй в меня, — хладнокровно произнесла женщина, — но сына не трожь.
Козлов продолжал стоять с наганом в вытянутой руке. В хате стояла жуткая тишина.
— Кондратьев, — не поворачивая головы, позвал Козлов. — Быстро в сельсовет, передай председателю, что контра оказала злостное сопротивление.
Красноармеец пулей выскочил на улицу. Через полчаса в дом вбежали еще трое военных. Они скрутили руки Виктору и под конвоем увели в сельсовет. Ярошенко с женой и дочкой посадили в сани. Козлов подошел к Любови Михайловне.
— Запомни: твой сын у меня кровью харкать будет. Это я тебе обещаю.
— Ты будешь проклят Богом, — в ответ произнесла она. — И дети твои, и внуки — тоже…
Под утро, когда станица еще спала, на санях под конвоем повезли в районный центр три раскулаченные семьи. А через три недели сотни раскулаченных семей товарняком доставили в Томск.
Из Томска несколько десятков семей на санях повезли в районный центр — село Молчаново, которое находилось в сотне километров. Среди них была и семья Ярошенко. В Молчанове кулацкие семьи распределили по селам.
Молодой милиционер, которому было поручено доставить две семьи в села Майково и Тунгусовка, ехал и размышлял, как поступить. Село Майково, куда ему следовало доставить семью Ярошенко, находилось в семнадцати верстах от главной дороги, а ему не хотелось делать лишний крюк. "Если я поеду в Майково, — размышлял милиционер — то до Тунгусовки доберусь глубокой ночью". Ехать по тайге ночью ему не хотелось. Уже было несколько случаев, когда пурга заставала людей в пути, а потом их находили замерзшими. Кроме того, в Тунгусовке жила знакомая девушка, и он хотел воспользоваться случаем, чтобы встретиться с ней.
К обеду они подъехали к перекрестку, где надо было повернуть на Майково. И когда извозчик уже собрался повернуть лошадей, милиционер неожиданно скомандовал:
— Стой! В Майково не поедем.
Он соскочил с саней, подошел к Ярошенко.
— Видишь вот эту дорогу? — он указал на еле заметную заснеженную просеку через тайгу. — Дальше сами пойдете. Село рядом, всего семнадцать верст. Вот эти документы передашь председателю. Он вас там и устроит. Передашь ему, что на обратном пути я к нему загляну.
— Гражданин начальник, — взмолилась Любовь Михайловна, — побойся Бога, как же мы по такому снегу доберемся? Дороги-то нет. Мороз до костей ломит. Мы же налегке одеты.
— Все, я сказал, сами доберетесь, а замерзнете, так на несколько контр меньше станет. Слазьте.
— Гражданин начальник, дитя пожалей, она же в ботиночках.
— Я что сказал? — угрожающе произнес милиционер и рукой потянулся к кобуре. — А то прямо здесь вас, контру, порешу.
Они стояли и смотрели вслед удаляющимся саням. Любовь Михайловна не выдержала и, опустившись на снег, горько заплакала. Петр Афанасьевич подошел к ней, приподнял за плечи. Прижавшись к мужу, сквозь слезы она произнесла:
— Петя, за что? В чем мы провинились перед Богом?
— Перед Богом совесть наша чиста, — тихо ответил он. — Пошли. Говорят, ночи здесь быстро наступают.
— Никуда я не пойду, — отталкивая его от себя, в истерике закричала она. — Я хочу знать, в чем я провинилась перед Богом? Ты слышишь? — взметнув руки вверх, она смотрела в хмурое небо. — Ответь, в чем я согрешила перед Тобой?
Петр Афанасьевич, глядя в обезумевшие ее глаза, в душе похолодел. Катя плакала рядом с матерью.
— Любаша, успокойся. Надо идти. Ветер подымается. Катя замерзнет.
Они шли молча. Дорога была засыпана снегом. По ней, видно, давно никто не ездил. Петр Афанасьевич, взвалив на плечи узелки, пробивал для них путь. Он спешил. Ветер со снегом набирал силу Идти становилось все труднее. Иногда по пояс проваливались в сугроб. Через несколько верст Катя стала жаловаться, что ноги замерзли. Петр Афанасьевич опустился на колени перед ней, сняв ботинок, просунул ногу себе за пазуху. Приподняв голову, увидел слезы на ее глазах.
— Потерпи, доченька, осталось немного.
— Мне больно, — плача, произнесла девочка.
Он снял с себя фуфайку, оторвал рукава, обмотал ее ноги. Любовь Михайловна сидела на снегу.
— Любаша, пошли, — крикнул он, но она продолжала сидеть.
Он подошел к ней и силой приподнял. Верхушки деревьев словно выли. Взяв дочку за руку, согнувшись, он пошел. Стало совсем темно.
— Петя! — стараясь перекричать вой пурги, позвала Любовь Михайловна.
Он повернулся.
— Я больше не могу. Сил нет. Пойдем в лес, там пургу переждем.
— Мы там замерзнем, — наклоняясь к ней, закричал он. — Надо идти.
— Не могу больше, — опускаясь на снег, взмолилась она.
— Вставай! — тряся ее за плечи, закричал он. — Катя остывает.
Она обезумевшими глазами посмотрела на дочь. Та, свернувшись в комок, лежала на снегу. Она подползла к ней.
— Катя! — в истерике закричала она.
Петр Афанасьевич потащил узелки в лес, закопал их в снегу возле дерева. Взвалил дочь на спину, приподняв жену, взял ее за руку и, рыча, как медведь, шаг за шагом двинулся вперед. Они шли и шли. Время и версты растворились в вихре снежной пурги…
Первой лай собаки услышала Любовь Михайловна. Не веря своим ушам, она развязала шаль, подставила ухо той стороне, откуда раздался лай, прислушалась. Было тихо. Но неожиданно вновь раздался лай.
— Петя, — закричала она, — ты слышишь?! Собака лает!
Он остановился, стащил с головы шапку, прислушался. Впереди четко был слышен лай собаки. Через несколько шагов сквозь плотную пелену пурги они увидели тусклый свет в оконце избы, засыпанной снегом. Они подошли к избе. Во дворе яростно лаяла собака. Петр Афанасьевич постучал в дверь. Спустя немного времени дверь открылась и на крыльце появился хозяин.
— Хто?.. — вглядываясь в силуэты людей, крикнул он и, не дожидаясь ответа, спустился с крыльца, подошел к ним.
Петр Афанасьевич с головы стащил шапку, поздоровался.
— Мы ссыльные. Нам к председателю надо.
— Его дом на той окраине. Идите прямо. С правой стороны будет высокий двухэтажный дом. Он там и живет.
— Спасибо, — произнес Петр Афанасьевич и взял на руки дочь. — Люба, пошли.
Но та, опершись на плетень, не шелохнулась.
— Лю-ба… — вновь позвал он, — пошли.
С трудом оторвавшись от плетня, она сделала несколько шагов и свалилась на землю. И только тогда до хозяина избы дошло, что люди замерзли. Он подскочил к упавшей женщине и приподнял ее.
